Макар Мирошников принимал непосредственное и самое активное участие в боевой операции, разработанной полковником Савельевым. Только на сей раз свежепроизведённому в казачий чин пятидесятника, удачливому в сражениях станичнику, за Тереком не повезло... В Моздокскую цитадель Макара привезли в телеге для раненых.
Во время рубки на шашках и саблях с джигитами, хлынувшими лавиной на конную цепь казаков и гусаров, у войлочной бурки пятидесятника, служившей станичнику привычной бронёй в ближнем бою, лопнули завязки... В самый неподходящий момент! И казачий доспех Макара слетел с плеч, под копыта Буяна.
А подскочивший тут же к станичнику ловкий чеченец на своём разгорячённом коне, крутя над лохматой папахой острою саблей и визжа, не преминул воспользоваться этим досадным для станичника обстоятельством. Рубящий косой удар обжёг пятидесятника, открывшегося врагу и не успевшего увернуться от вражеского клинка.
Наточенная чеченская сабля, разрезав рукав черкески Макара, повредила казаку плечо и полоснула по груди… Кровь хлынула из обоих ран ручьём.
Макар заёрзал в седле, скрепя зубами от боли и пытаясь ещё махать шашкой. Но уже через несколько минут, выронив оружие из ослабевшей руки, свалился кулём с коня наземь. Свет в глазах пятидесятника померк.
Макар сразу потерял много крови… И непременно истёк ею до смерти, если бы товарищи не отыскали быстро потерявшего сознание Мирошникова на поле боя.
А обнаружили станичники своего пятидесятника по скорбной, неподвижной фигуре казачьего коня. Верный Буян печально застыл тёмным силуэтом среди мечущихся, размахивающих клинками, орущих и убивающих друг друга всадников, над телом сражённого хозяина.
Конь тихо всхрапывал, мало обращая внимание на происходящее вокруг… И осторожно трогал бархатными губами бледные лоб и лицо Макара, словно стараясь его разбудить.
Казаки, ещё не успел стихнуть бой, поспешили остановить пятидесятнику кровотечение, наспех перевязав ему раны. И спасли, тем самым, Макару Мирошникову жизнь.
Теперь он возвращался в Моздокскую цитадель на покачивающейся, скрипучей телеге, утопая в душистом ворохе мягкого трофейного сена, заботливо застеленного лошадиной попоной. Белый лицом, как сама смерть… Но живой. И даже уже пришедший в сознание.
А следом за повозкой с раненым хозяином неотступно трусил Буян. Под седлом, но безо всякой привязи. Не сводя с Макара преданного, влажного взгляда.
…Настя, выбежавшая вместе с другими моздокцами за крепостной ров встречать вернувшихся победителей, едва не упала в обморок, когда не нашла глазами в казачьей верховой колонне мужа на его привычном месте. Ноги у бедной женщины подкосились… А к горлу подкатил комок.
Но казачий десятник Фома Волынец, временно исполнявший теперь обязанности выбывшего из строя Макара и следовавший в походном строю на месте Мирошникова, мигом узрел в ликующей толпе помертвевшее лицо Насти… И застывший немой вопрос в женских глазах.
Фома закричал ей ещё издалека своим зычным басом, перекрывая всеобщий, разноязыкий гвалт:
-Жив твой Макар, Настёна! Не боись…Токма ранен чуток! В обозе едет, позади нас. Ищи его сразу за повозками с пушками!
…Последние сотни метров до северных ворот Моздокской цитадели, по разорённому ордынцами предместью, мимо руин с сожжёнными крышами, выгоревшими дотла виноградниками и садами, дались Макару Мирошникову особенно тяжело. Под конец пути раненый казак совсем ослабел… И стал снова впадать в беспамятство.
А вынырнув из забытья в очередной раз, пятидесятник вдруг обнаружил над собой, рядом с конской мордой Буяна, заплаканное лицо жены. Повозка уже въезжала в ворота цитадели… Настя, всхлипывая, семенила за телегой, вцепившись в борт повозки.
Макар окончательно очнулся. Его сознание наполнилось какофонией звуков – обрывками чужих разговоров, птичьим щебетом, чьими-то вскриками, смехом, рыданиями… И во всё это вплетались тихие, горестные подвывания Насти.
Она с ужасом и жалостью взирала на обнажённого по пояс мужа, кое-как перевязанного товарищами кровавыми тряпками… Пострадавшая рука Макара была согнута в локте и зафиксирована на теле раненого разорванной на узкие полосы, исподней рубахой. Отдельную повязку наложили казаки на рассечённую грудь пятидесятника.
Однако понять шокированной женщине по этим заскорузлым, окровавленным тряпкам и тёмно-красным подтёкам и брызгам по всему телу мужа, насколько серьёзно ранен Макар, было невозможно. Насте вообще казалось сейчас, что враги изрубили её суженного в капусту!
Убитая горем женщина осторожно гладила по жёстким взлохмаченным волосам запрокинутую голову супруга, безвольно покачивающуюся при движении повозки… И тихо, беспрерывно голосила, заливаясь слезами.
Очнувшийся пятидесятник узнал, наконец, жену. И слабо улыбнулся ей бледными губами:
-Ты? Ну, слава Богу! Приехали, значит… Ну чего ты причитаешь надо мной, глупая, как над покойником? Накаркаешь ещё. А я жив пока… Вот только ослаб слегка. Но это ничего… Степанида Гавриловна меня быстро в строй поставит!
Сказал, истратив на длинную речь последние силы. Лёгкий звон в ушах Макара, постепенно нарастая, заглушил раненому все остальные звуки вокруг. Пятидесятник Мирошников сомкнул отяжелевшие веки... И опять провалился в беспамятство.
***
Переселенцы в урочище Мез-догу налаживали нормальную жизнь после нашествия османской армии... Большая война, коснувшаяся их своим чёрным крылом, опять откатилась за горизонт. Но она всё ещё продолжалась, полыхая где-то там, далеко. Долетая иногда до моздокцев, в их глухомань, отголосками реальных и выдуманных событий.
Эти слухи, передаваемые от человека к человеку, часто напоминали досужие женские сплетни… Или искусную дезинформацию, специально распространяемую на пограничной линии вражескими лазутчиками.
Люди говорили шёпотом, например, что затянувшаяся война с османами уже всех утомила… И в Турции, и в России. И скоро она непременно закончится.
А кто-то даже слышал об уже подписанном мирном договоре между государыней и султаном Абдул-Хамидом! Правда, пока не оглашённом простому люду, из секретных политических соображений…
Поэтому, до официального подтверждения всякой важной новости, приходившего в Моздокскую крепость, обычно, с правительственным курьером, с задержкой в месяц и более, ко всяким слухам – радостным и печальным - в урочище относились с недоверием. Особенно, если дело касалось такой малопонятной для переселенцев сферы, как международная политика.
…Едва колонистам стало понятно, что ситуация в окрестностях Моздока окончательно успокоилась и враг ушёл, гражданские и военные защитники цитадели принялись дружно восстанавливать разрушенные дома и подворья в предместье. С новой силой застучали топоры, завизжали пилы…
Летняя жара и злое комарьё осложняли, как всегда, жизнь людям. Но моздокцы трудились не покладая рук. Ведь до первых осенних заморозков предстояло многое успеть сделать… Чтобы десятая зима переселенцев в обживаемом урочище прошла для всех колонистов без тяжких последствий.
Лишь спустя неделю, после того как Макара Мирошникова привезли в цитадель, в телеге для раненых, крепкий организм казака с трудом, но всё-таки сумел переломить болезненную ситуацию. Кризис миновал. И здоровье пятидесятника медленно, но уверенно пошло на поправку.
Умелые манипуляции Степаниды с ранами зятя, её самодельные лекарства, постоянный уход жены и упорное желание самого Макара выжить назло всем врагам, сотворили, в итоге, закономерное чудо. Смерть, приготовившаяся было уже забрать обескровленного станичника, отступила. Слава Богу, кости у казака оказались целы! От острой чеченской сабли пострадало только мясо.
Порезанные вражеским клинком плечо и грудь зятя, Степанида зашивала сама, на живую… Неспешно и старательно, кованной, истончённой на точильном камне иголкой, смазанной пахучей целебной мазью. Льняную нитку врачевательница, перед этим, долго вымачивала в крепком хлебном вине…
Штопала травница Макара безо всякого обезболивания, молча. Хладнокровно слушая зубовный скрежет зятя.
На пострадавшее плечо целительница наложила пять швов. И ещё три – на грудь казака.
А потом Степанида много дней меняла повязки Макару, пропитанные разными обжигающими раны мазями… Через две седьмицы удалила, без всякого проявления сострадания к мукам дёргающегося под её руками зятя, вросшие в плоть нитки. Травница не позволила ранам загноиться. И без конца заставляла казака пить горькие настойки и отвары.
Но, слава Богу, лечение обошлось без печальных последствий… И обычных, для того времени, послеоперационных осложнений.
Правда, о скором возвращении пятидесятника в строй не могло быть и речи... По прикидкам Степаниды – восстанавливаться Макару предстояло ещё долго. Как минимум - до ближайшей зимы.
Впрочем, этот безапелляционный приговор врачевательницы только обрадовал Настю и шестилетнего Тимофея, получивших возможность ещё целых полгода пожить с главой семейства под одной крышей, не расставаясь и не волнуясь теперь за жизнь близкого человека. А едва состояние здоровья позволило чуть окрепшему Макару недолгую поездку на тряской телеге, Мирошниковы и Кирины тут же перебрались из своей недостроенной аптекарской лавки в цитадели обратно в станицу Луковскую… Точнее, в то, что от неё осталось после вражеского нашествия.
Жили два семейства некоторое время вшестером, с малолетними детьми, на обгорелых развалинах. Разместились все в летней солдатской палатке. Её выделил вернувшимся луковчанам станичный атаман Павел Татаринцев.
Так и провозились Мирошниковы и Кирины, подобно другим своим соседям по казачьей общине весь июнь и половину июля, разбирая с утра до ночи закопчённые руины… И расчищая от мусора сожжённые подворья. Благо лето в этот год выдалось в урочище Мез-догу засушливое, почти без дождей. И видавшая виды солдатская палатка вполне сгодилась для комфортного временного жилья.
Конец 74 части...
84.9к
