Дубовая рубаха "Глава тридцать шестая"

Ночь я провел без сна, и встретил утром совсем разбитым. Все то время, что я лежал в темноте, мне чудилось будто в отдалении кто-то стонет, тихо и жалобно, по-старушечьи, но вслушиваясь, ничего уже не слышал. А Дашенька проснулась как ни в чем не бывало, была даже счастливой и как-то хищно улыбалась, поглядывая на меня время от времени. Она ничего не знала и не должна была узнать, это было залогом её счастья, а о себе я и не думал. С другой-то стороны было необходимо признаться, но что стало бы с Дашенькой после этого, если я, преступник, мучился столь сильно? Она ведь верила мне, а тут такое, и все из-за какого-то дурацкого поцелуя. Как же все погано выходило, получалось даже, что доверие её отныне покоилось на лжи, а как такое вообще возможно.

Дашенька собралась и ушла в ресторан, а я так и остался лежать на кровати, даже и не собираясь подниматься. Силы покинули меня, и идти в училище, или к Катерине Викторовне совершенно не хотелось. От мысли же, сделать визит своей матери мне даже было тошно, потому как там была и Полина. А я ненавидел её теперь, всей душой ненавидел, а Дашеньку любил, и теперь совершенно не мог понять, почему та, что заслуживает презрения теперь быть может ликует, а моя бедная подруга должна страдать. Слишком уж много глупости выходило из всего этого, и глупости самой постыдной. Но я жалел себя, сквозь собственные же насмешки и обвинения жалел, и постепенно успокаиваясь, как-то незаметно уснул.

Продравшись сквозь темноту первых нескольких минут сна, оказался я посреди белой, заснеженной пустыни. Отовсюду до меня доходила тихая мелодия, и убаюкивая своими сладкими звуками, нашептывала что-то. Но я никак не мог поддаться её усыпляющим чарам, иначе бы непременно умер здесь среди сугробов, и потому, плотнее закутавшись в длинную, до самых пят шубу, пошел к солнцу, садящемуся за горизонт. Ноги увязали в снегу, и каждый шаг давался с огромным трудом. Я будто бы медленно тонул в каком-то болоте, а тут еще и с неба повалило тяжелыми и колючими белыми хлопьями, хлещущими по лицу и забивающимися в глаза и ноздри.

Я все шел и шел, и, казалось бы, добрался горизонта, за которым верно скрывалось мое спасение, но чарующая мелодия окончательно околдовала меня. Закрыв глаза, улегся я на снег, да так и уснул. В следующий момент я уже наблюдаю за всем этим со стороны и найти не могу хоть признак чьего-то присутствия, потому как окрест меня лишь бесконечность снежная простиралась, такая повсюду холодная и одинаковая.

Ощущение ото сна было гнетущим, словно это все случилось со мной взаправду.

Не знаю почему, но первым моим желанием по пробуждении было как можно скорее увидеть Полину. Я хотел было тут же начать сборы и направится к Катерине Викторовне, но остановился, будто вспомнив нечто такое очень важное. “Надо же непременно без свидетелей, иначе все будет совершенно не так, - сказал я самому себе и тут же прибавил – но и совсем без них нельзя, а то и до греха недалеко”. И как я боялся этого греха, с той же точно страстью с какой и желал его. От этого только что во мне сложившегося противоречия стало тошно, в самом, что ни на есть прямом смысле. Я будто бы вином отравился и вот сейчас все во мне наружу стремилось выйти. Но я твердо решил идти, и желал застать там хоть Семена Александровича (от его-то присутствия мне и хуже будет), чтобы ни с глазу на глаз с ней остаться, чтобы мучительно было, уж если не ей, то мне хотя бы. Уж это было необходимым условием этого похода, чтобы обязательно себя истязанию подвергнуть, потому как я ведь и перед Полиной виноват был, но в меньшей степени. Да, и если сейчас я совершенно все ей выскажу и все надежды её развею, то совсем уж оправдаюсь. Будто бы и не было ничего в самом деле, а если я и намекнул на что-то, то совершенно случайно, против своего желания даже, это ведь она должна понять.

Да, вот оно спасение! Вот оно, все Полине объяснить. Она непременно поймет, ведь у неё такое сердце. Такое сердце! Она даже если и будет страдать, то иначе, не так как Дашенька, а как-то по-доброму что ли.

Я собрался и даже красоту какую-то навел, потому как всегда полагал, что вот в этой приятности, в этой выделанной со всею эстетической утонченностью наружности всегда больше сдержанности и достоинства, порою оскорбляющего окружающих. А я и должен был оскорбить Полину. Она должна была видеть, что мне все нипочем, будто бы вчера какой-то там пустяк совершился, нечто такое (и она могла этому поверить, после рассказов о притоне) само собой разумеющееся. Я подготовлялся со всей тщательностью и легко мог даже переборщить. Меня всего трясло от возбуждения, и я даже было бегом собрался до Катерины Викторовны домчаться, но вовремя одумался. Уж нельзя мне замученным перед Полиной явиться, по одному только тяжелому дыханию поймет, что бежал, что торопился как на пожар. И уж тогда-то она важничать начнет, а этого никак нельзя допустить, а то еще перевернется все, и то, от чего я хочу сейчас уберечься, станет в последствии предметом моего страстного вожделения. Вместо этого я не спеша шел по заснеженным тротуарам, важно вышагивая и раскуривая папиросы, чтобы как-то успокоиться. Мне даже пришло в голову перед тем как зайти к ним покружить перед их домом с полчаса. “Вот как посинею от холода, так она сразу и ахнет, - думалось мне – так я и выглядеть буду много благороднее, а значит и независимее, да и она небось подумает, что я настолько к ним не спешил, что совсем уж околел на морозе”.

Встретила меня Катерина Викторовна, выглядевшая сегодня как-то по-особенному торжественно. Она все улыбалась и шутила пока я снимал с себя одежду. Она провела меня в кухню, где сидел Семен Александрович, бывший так же в самом лучшем расположении духа. Полина против обычного не выходила из своей комнаты, а я даже и не спрашивал почему её нет, так мне было страшно увидеть её сейчас, в присутствии обоих родителей наших. Совсем скоро мне стало понятно почему в семье установилось такое праздничное настроение. Дело в том, что Катерина Викторовна и Семен Александрович собрались отъехать в Италию на пару недель, где моя мать мечтала побывать всю свою жизнь. Она взахлеб рассказывала о городах, в которых они собирались побывать. Катерина Викторовна диву давалась как такое возможно, что места о которых она лишь в романах читала вдруг станут её собственностью, на время конечно и не так чтобы полностью перейдут в её владение, но и этого было вполне достаточно. Семен же Александрович лишь добродушно улыбался, как будто говоря: “Вот так-то, Сашка, а ты что думал?”. А я вовсе и не думал ни о чем, лишь радуясь тому, что они это путешествие в скорости предпримут.

Устав через пару часов от этих рассказов об Италии, я стал собираться домой. Когда я стоял полностью одетым из своей комнаты вышла Полина и поздоровавшись со мной протянула какую-то книгу, отчего я пришел в полное недоумение.

- Помнишь я говорила тебе об ней, - проговорила она робко – я как раз её дочитала, теперь можешь и ты прочесть.

Взяв книжицу и попрощавшись со всеми вышел в подъезд. Но что-то здесь было не так, ибо я совершенно не помнил, чтобы Полина говорила мне что-нибудь о какой-то книге. Спустившись вниз на пару пролетов, я раскрыл врученное мне издание и тут же нашел коротенькую записку следующего содержания.

Дорогой брат!

Я никак не могла появится перед тобой, так мне стыдно. Я знала, что ты непременно придешь, но как ни готовилась к твоему визиту, так и не смогла найти в себе силы тебе в глаза посмотреть. Очень надеюсь, что случившееся вчера не испортит наших с тобой отношений. Я погорячилась, поддалась какой-то минутной слабости и совершила недопустимую глупость. После твоих вчерашних рассказов, я поняла вдруг, что ничего не знаю о любви, и поддавшись этой мысли, мысли вредной, поцеловала тебя. Но ты ведь брат мне, и все случившееся даже грешно. Зная о том, что происходит в твоей душе, я прошу тебя вини во всем лишь меня, это мой грех, и я надеюсь, что ты его мне простишь.

Твоя Полина.

Я скомкал это послание с тем чтобы выкинуть его в первой же урне, и спрятав книгу в карман пальто, радостно прыгая со ступени на ступень, стал спускаться вниз. Разрешила, она все разрешила! Меня будто бы оправдали в последнюю минуту перед расстрелом, так на душе у меня стало вдруг тепло и радостно. Даже мороз на улице словно спал, но окончательного облегчения я тем не менее не испытывал. Все же я был виновен перед Дашенькой, и теперь, как бы подло это не звучало, тем более не мог ей ничего сказать, потому как Полина от всего отреклась. А я ведь рассчитывал на другое, думал, что и разговоры будут, и быть может даже слезы, а оно вон как вышло. Мне оставалось лишь забыть этот поцелуй и все, можно было жить, можно было верить в благое развитие всех последующих событий.

Перед входной дверью в квартиру, я обнаружил пропажу ключей, хоть и помнил точно, что они были при мне, в правом кармане пальто. Я всякий раз как выйти на улицу совершаю ряд манипуляций с входной дверью, то нарисую на ней какую-нибудь фигуру пальцем, то по ручке постучу, чтобы точно знать, что запер. “А не оставил ли я её открытой? – спрашивал я себя обыкновенно по пути в училище и тут же припоминая о постукиваниях по ручке или еще об чем-нибудь, тут же успокаивался – Уж если позвонил в звонок перед тем как уйти, то уж точно запер”. Вот и сейчас я точно помнил, что отвесил поклон перед тем как начать спускаться по лестнице, но ключей при мне не было. Первой мыслью было вернуться к Катерине Викторовне, но что могла подумать Полина? Уж не расценила бы она это как попытку вступить в разговор по поводу вчерашнего поцелуя? Не решила бы, что её послание совершенно не успокоило меня? Нет, уж если я оставил их там, то могу и после забрать, сейчас же нужно было идти к Дашеньке.

В зале ресторана было пусто, и с первого взгляда мне даже показалось будто бы здесь всегда так, ощущение какого-то запустения не покидало меня ни на секунду пока я проходил к приглянувшемуся мне у самого окна столику. Ко мне тут же подошла девушка в белого цвета платье, которое было ей очень к лицу.

- Чего изволите? – приветливо улыбаясь спросила она.

- Будьте добры Вертепьеву Дарью, скажите, что по личному вопросу.

- Минуточку, - улыбка сошла на нет, и мне даже страшно стало от того как люди в считанные секунды могут из ангела обратиться ни бог весть в кого.

Увидев меня издали, Дашенька как-то нахмурилась, словно ожидала увидеть кого-то другого. Я даже приревновал её к какому-то неизвестному, увидев эти перемены, но тут же вспомнив вчерашнее мигом смягчился.

- Говорю тебе сразу, поить и кормить тебя здесь даром никто не будет, - вместо приветствия протараторила она.

- И тебе не хворать. Мне ключи от квартиры нужны, я свои потерял, и денег немного, чтобы дубликат сделать.

- Господи, ты уж прости, - облегченно вздохнув произнесла она – просто тут такое было, что я совсем голову потеряла. Сейчас принесу ключи, подожди секундочку.

Придя домой я нащупал в кармане пальто записку Полины. Раздевшись я прошел в кухню и перечитав её еще раз, тут же сложил листок бумаги в пепельницу и поджег.

Все, теперь уже решено, и уже никогда не будет так тяжело, хоть и на время, как было прошлой ночью. Да, теперь мне необходимо лишь дождаться Дашеньки. Она быть может и стоит сейчас в своем пустом зале и дожидается призывов неизвестных по личным вопросам, но я тем не менее дождусь её. Во всякий день буду ждать, чтобы там не случилось, и так будет всегда.

И я все выскажу ей, все расскажу о том, что было вчера, потому как иначе нельзя. Нет-нет, негоже новую жизнь начинать со лжи, более того, если я солгу, то ничего и не начнется вовсе. А она простит, непременно простит, нельзя не простить, потому как моя честность именно будет доказательством того, что вера её не пустой звук, а истина. А что такое эта вера? Это ведь и не чувство, и не убеждение, а сам человек, душа его и сердце. Она может и подосадует на меня, но тем не менее и обрадуется, что все это по-настоящему, что все её мысли и предчувствия не фикция, не мираж, а самая обыкновенная действительность. Именно, грубая реальность, ведь не подвиг же я совершаю, а свой перед нею долг исполняю. И как должно быть ей будет приятно думать о том, что я тот самый человек, которого она может быть всю свою жизнь ждала, и в котором даже теперь не ошиблась, хоть и согрешил он. А как мне будет отрадно вновь стать человеком!